– Да. Во-первых, Зарубежная Церковь располагает в Мюнхене монастырем на западной окраине города. На севере находится храм святого архистратига Михаила, построенный в 1963 году. Наша церковь расположена на юге. Это кафедральный собор в честь новомучеников и исповедников Российских. В центре города, в зале католического дома социальной работы имени Кольпинга, служит отец Николай Забелич, учившийся в духовных школах, которые расположены в Троице-Сергиевой лавре. У Московского Патриархата есть дом, при котором гараж превращен в домовую церковь. Это у нас за рубежом вполне нормальное явление, когда или большой подвал, или гаражи превращаются в храмы. В Цюрихе и в Базеле существуют такие подземные храмы. Конечно, в таких храмах чуть низковат потолок, но и иконостас, и исповедальня, и место для крещения – все есть. Вот это основные места для русских богослужений в Мюнхене.

Сравнительно недавно нам удалось после многолетних хлопот открыть женскую обитель. Уже собрались сестры. А то раньше мы их рассылали в Лесненский монастырь, в Лондон, на Святую землю – не было в Германии женских монастырей. Теперь в обители обустроен храм с иконостасом из Лондона, подсвечниками из Ландсхута, престолом из Штутгарта, иконами из прежних эмигрантских храмов и молелен… Скит этот посвящен преподобномученице великой княгине Елисавете и располагает большой территорией (по западно-европейским меркам, конечно). В зданиях скита можно устроить 50 монахинь, да еще и гостей. Предстоит огромная работа, чтобы все там устроить. И мы просим ваших молитв.

Насколько мне известно, отец Николай Забелич собирается приобретать помещения на другом конце города – на северо-востоке. Это очень хорошо. Если это удастся, то русские храмы будут в Мюнхене распределены согласно Пасхальному канону: «От запада и севера и моря и востока чада Твоя», или по пророку Иезекиилю: «От четырех ветров приди Душе…». То есть мы тогда будем на всех сторонах Мюнхена – на севере, на юге, на западе и на востоке. Это было бы очень хорошим решением для православных людей.

Но кроме этих русских мест, в Мюнхене существует еще, если не ошибаюсь, шесть греческих храмов, все новостильные. Есть болгарский приход, где служат сравнительно регулярно. Есть грузинский приход, есть сербский. Сербы располагают собственным храмом с большим залом, со всеми подсобными помещениями. Он сравнительно недалеко от нашего собора на юге. В центре города, рядом с вокзалом, есть малая резиденция румынского епископа, с часовней.

– А сколько в Мюнхене православных?

– Довольно трудно сказать, потому что процент воцерковленных людей весьма мал. Но пять тысяч, я думаю, спокойно наберется. А может быть и больше. Мы видим, что на различных культурных мероприятиях появляется около 10 % русскоязычного населения. Такие мероприятия собирают человек по 300–400 и до 500.

– А что это за мероприятия?

– Приезжает, например, какая-нибудь певица из России или устраивают какие-нибудь чтения. В Мюнхене есть культурное общество «Мир», которое очень интенсивно работает – организовывает концерты, просмотры фильмов и тому подобное. С Церковью это общество соприкасается, но не слишком часто. Например, они могут спокойно назначить свое рождественское празднование на вечер 6 января. У них там праздник, музыка, гусли, не знаю что еще… Какое-то «русское рождество» вместе с немцами, любящими русскую культуру, они празднуют. А мы, «церковники», недовольны этим и скрипим: безобразие… Но это невоцерковленное русское население, и это сказывается.

– Как Вы думаете, что из вашего церковного опыта сейчас было бы полезно в России. И, наоборот, из того, что сейчас есть в России было бы полезно вам за границей?

– Вы имеете в виду задумки? У меня лично их нет. Потому что я не вижу, чем бы мы могли бы вас поучать. И совершенно не собираюсь об этом думать. Мне говорят, что у кого-то из нас есть такое настроение. Этот вопрос следует адресовать к другим людям. Я, со своей стороны, нахожу в нашем общении много полезного… По закону Божиему в России уже существуют очень хорошие педагогические наработки. С другой стороны, у нас в приходской жизни есть уже давнишний опыт преподавания. Я сам преподаю детям 25 лет. Честно говоря, все это для меня было очень мучительно, я периодически впадал в депрессию. Мысль о законе Божием, как об учебном предмете, меня угнетала. После 15 лет преподавания я пришел в себя и начал понимать, что это хоть и тяжело, но очень хорошо. И сейчас я слышу от взрослых, которые прошли через изучение закона Божия, что это им в жизни очень многое дало, и этим утешаюсь.

Если говорить о возможностях будущего Поместного собора… Конечно, нужен устав прихода. Нужны выборы приходского совета, старосты, казначея, ревизионной комиссии и прочее. Под руководством настоятеля. Соответственно, если выбирать представителей на собор, то надо знать, кто твои прихожане. Следовательно, нужно их как-то оформлять. Это по дореволюционному уставу было устроено. Это у нас все есть: приходская жизнь с выборами, со списками, определено, кто должен платить членские взносы, кто может быть выбран… Что касается выборов, то существует возрастной ценз. Выбранным может быть человек, который минимум раз в год причащается. Но это установление сейчас совершенно не актуально, потому что причащаются у нас больше и чаще. Выборщики – это не отлученные, не нарушающие правила православного жительства. То есть человек, который живет в блуде, или разведенный, или невенчанный, уже не может стать старостой. Все это надо упорядочить. Насколько мне известно, здесь в России такой порядок на практике еще не выработан. И что здесь можно передать? Передать ничего нельзя. Нужно выработать соответствующий устав. А потом по нему жить.

То, что у нас огромные массы народа не вписываются в приход, связано исключительно с не готовностью русского народа организовываться. Белорусы и украинцы, например, в этом отношении люди совершенно другого порядка. Они вписываются в какую-то деятельную структуру. Русские приходят просто так. Они не записываются. Они пожертвуют, конечно, но чтобы банку дать указание о ежемесячном, ежеквартальном переводе определенной суммы в 10–15 евро, человек должен стать членом общины, войти в какой-то порядок. Это русским не свойственно. Они это инстинктивно отвергают. И в результате, тот актив, который имеется в приходе, совсем не соотносится с прихожанами. Прихожан значительно больше, чем тот несчастный актив, который на себе тащит всю организационную деятельность.

Может быть, в каком-то смысле может быть интересной наша пастырская практика. Но это, скорее, важно для нас. Мы постоянно выезжаем, посещаем людей в больницах, в тюрьмах, на дому… Это часть работы священника. У нас невозможно просто сидеть в храме и ждать, чтобы прихожане приходили. В России, как я понимаю, в храм и прихожане будут приходить, и священник без конца будет служить требы. А если он будет куда-то ездить, то его не будет там, где он нужен, где он должен быть. Но все-таки этот опыт домашних встреч, который мы имеем, очень важен. Мы проводим беседы и с немецкоговорящими и с русскоговорящими прихожанами. Беседы в церкви, на дому… Приводишь куда-нибудь группы или беседуешь в домашней обстановке с какой-нибудь семьей. И тогда видишь, как эта семья живет. Мы с богоявленской водой по домам ездим.

Однако, здесь можется сказаться и специфика Запада. Некоторый отрицательный опыт я получил в северной Баварии. Я был отправлен туда в 1970-е годы и прожил там пять лет. Я объехал всех известных русских, которые знают друг друга. Я приезжал с богоявленской водой без звонка, без предупреждения. В день обходил 20–30 квартир. Иногда задерживался и тогда только четыре квартиры объезжал. Все это 1200 километров только за одну неделю после Богоявления. И только один человек, у которого были психические проблемы и он стоял на учете у психиатра, меня не то, чтобы с лестницы спустил, но в квартиру не пустил. Остальные – гостеприимно приглашали заходить.

А вот в Дании считается неприличным вваливаться без приглашения в квартиру, в дом. Сообщать о своем приходе нужно заранее. Там надо звонить за три дня. И там я пережил такой случай. Меня просили не приходить в рясе. Один человек сказал: «Я не хочу, чтобы соседи видели, что ко мне приходит такой странный человек». Я ответил ему, что всегда хожу в рясе и ради него рясу снимать не стану. Еще сказал, что даже если рясу снять, то останутся длинные волосы и борода. На что мне сказали: «Ну, в общем, батюшка, вы не приходите». Конечно, это специфика людей, которые жили в Дании 30–50 лет. Действительно, это правда, что Европа меняет людей.

Вот этот опыт живого общения с прихожанами может оказаться ценным, если подобного в России не существует. Есть он или нет, я не знаю.

Приезжал к нам в начале 1990-х годов отец Иоаким Лапкин из Потеряевки (Алтай) и отметил, что народ у нас жесткий. «А вот у нас скажешь что-нибудь – люди на священника посмотрят, послушаются и будут исполнять. Священник у нас авторитет». Он со стороны на нашу ситуацию посмотрел. Но что касается меня, то я не могу быть командиром взвода. И тон, которым я общаюсь со своими прихожанами, не может претендовать на какую-то прямолинейность или резкость. Сейчас я наверное скажу резкость, простите мне это. Когда я видел, как некоторые священники обращаются здесь в России с людьми, мне показалось это несколько странным, даже недопустимым. С другой стороны, я это понимаю. Потому что, если священник не будет ставить людей на место и отгораживаться, защищать свое бытие, то его просто растопчут. Честно говоря, и я в России как-то по-другому общаюсь с людьми.

Это приводит к другому вопросу. В каждом городе в Германии можно открыть новый приход, но, с другой стороны, священнослужителей не хватает. У каждого священника по два, три, четыре, а то, как у отца Димитрия Свистова, пять приходов. Как он справляется – не знаю. Приходы маленькие, провинциальные. Он как-то крутится. Так что, надо признаться, ситуация с пополнением кадров у нас непростая. Мы выписываем священнослужителей из России, потому что из своей среды черпать кадры очень трудно.

И вот приезжает человек из России – присланный священник. Я лично считаю, что такие люди должны пожить лет восемь в Германии. Учиться читать, ездить со священником по квартирам, по требам, по отпеваниям… И только потом принимать сан. Он должен посмотреть, увидеть, как мы подходим к делу, какие могут быть варианты… И тогда он не будет делать того, что делают некоторые из присланных священников, которым наши обычаи трудно понять и воспринять. У нас были священники из Белостока, из Польши. Есть такие, которые полностью вписались и до сих пор у нас трудятся. А есть и такие, которые не вписались, и мы попросили их вернуться домой.

Было два случая, кода люди буквально сломались, не выдержали заграничной жизни. Быть священником за границей не так просто, не так легко.

Не так давно я даже накричал на людей. Вижу, во время отпевания стоит группа скорбящих. Человек 12–15 хоронят своего довольно внезапно умершего отца и мужа. А в пяти шагах за ними стоят трое мужчин, которые курят, болтают и смеются. И это не единственный случай. На моей памяти несколько таких случаев, когда я каждый раз просто срамил этих людей. Меня так и подмывает… но я подавляю свой гнев. Владыка как-то сказал мне, дескать, когда гневаешься, ничего не говори, потому что всегда скажешь неправильно. «Гнев мужа правды Божией не соделывает». Что же касается последнего случая, то, переварив происходящее, переборов гнев в своей душе, я сказал мужчинам: «Уйдите, пожалуйста. Вы на кладбище, где вообще курить не полагается. Замолчите, пожалуйста, потому что здесь идет отпевание. (О том, что они смеялись, я вообще умолчал ради родственников.) Пройдите на пятьсот метров дальше – там вход на кладбище, там курите, но не здесь. Здесь идет богослужение. Здесь храм Божий, здесь человека в землю опустили». (Кстати, это тоже наша специфика. Всегда, когда в землю опускается гроб, должен присутствовать священник. Это очень важный момент, так же как и закрывание крышки гроба.) И вот что меня в той ситуации поразило. Это тоже говорит о покорности русского народа. Пристыженные, со своими папиросами в руках, они поплелись туда, куда им было указано. Мне жалко было на них смотреть. И тут я им говорю: «Зачем вы уходите? Бросьте свои папиросы и идите молиться!» Они бросили папиросы и пошли молиться. И потом каждый бросил свою горсть земли. И я подумал тогда: вот, были бы они немцами или выросшими в Германии, во-первых, они бы такого не сделали. А если и сделали бы, то моментально бросили бы папиросу и стояли как ни в чем ни бывало. Этакая своеобразная лживость, что ли? Человек выскакивает из своего неприличия и делает вид, что все в порядке.

Мы в Германии утопаем в рекламе всяких эзотериков в русскоязычных газетах. В русских магазинах – и это просто ужасно! – много астрологии и всего такого прочего. И сколько я с этим борюсь!..

Кто-то недавно отметил, что святой воды потребляется все больше и больше. Я велел святую воду выдавать только тем, кто причащается – для воспитания. Своих-то мы знаем. Что ты хочешь сделать с этой святой водой? Выносят по четыре бутылки, каждая по два литра. Что ты с ней делать будешь? Купаться? Действительно, некоторые выливают воду в ванну и купаются. Очень благочестиво! Это им кто-то подсказал. И вот наше строгое отношение привело к тому, что люди жаловались одному нашему прихожанину, который мне об этом позже рассказал. Пришел некий человек и сказал: «У вас в церкви энергетика плохая. Святой воды хочешь взять, а не дают, какие-то вопросы начинают задавать. Какие-то у вас там люди нехорошие».

А он смеется этот прихожанин и говорит: «Что вам церковь – батарейка какая-нибудь, чтобы в ней энергетикой подпитываться? Вы же приходите не за святой водой, а за чем-то другим, потому вам и святая вода не нужна». Можно было еще очень много говорить о том, какие ужасающие суеверия нас отягощают… Конечно, люди потом приходят каяться. Но я вижу, со скорбью, что суеверия достаточно распространены. И поэтому нужно всегда быть начеку. Когда кто-нибудь прибегает и на скорую руку хочет креститься или кого-то крестить, то я задаю такие вопросы, из которых очень быстро становится видно, какой настрой у этого человека или у этих родителей. И я, в шутку, конечно, говорю, что не буду крестить ребенка, чтобы он не чихал. Мы публикуем брошюры о том, что такое крещение. Раньше в этом не было необходимости, потому что из поколения в поколение эмиграция знала, что такое крещение. Сегодня ситуация иная.

Что могла бы еще дать Зарубежная Церковь? Я сам с удивлением и радостью увидел, что книга протоиерея Серафима Слободского «Закон Божий» выходит все в новых и новых изданиях, да еще и прекрасно иллюстрируется. Судя по тиражам этой книги, Русская Зарубежная Церковь на этом поприще уже кое-что сделала и даже преуспела. Кстати, будущий отец Серафим венчался со своей матушкой Еленой у нас в Мюнхене. В метрической книге у нас есть запись об этом. Мы пользуемся программами, которые сделаны у вас. Я с удовольствием изучаю их, приспосабливаю к закону Божиему, который преподается у нас.

И я убежден, что обмен положительным опытом будет развиваться. Потому что в России опыт Церкви в определяющем себя обществе новый, небывалый. Есть возможности делания, о которых мы в зарубежье и мечтать-то не могли никогда. Притом для исполнения этого призвания имеются в России огромные человеческие и духовные ресурсы. Пройдет немного времени и они, сейчас только набирающие силу, проявят себя вполне. В самых разных областях я это уже видел, как и сопутствующую этому церковному деланию жертвенность и любовь. Этому надо учиться нам, живущим в теплохладном обществе, всегда находящимся в опасности заразиться окружающим нас духом. Церковные начала в России и в зарубежье должны соприкасаться, взаимно укрепляя друг друга. А работы у нас с обеих сторон – непочатый край!

Последнее, что я обязательно хочу сказать. Когда приезжают к нам семьи с детьми, я со скорбью наблюдаю, как дети гаснут. На западе они угасают. Приезжают живые души, с горящими глазками, им все интересно, они на все откликаются. Поначалу некоторые даже встают, когда отвечают на уроках. В немецкой школе этого не требуется, и постепенно они начинают распускаться. А атмосфера в школах такая: полагается проявить свое наплевательство, свое безразличие. Так вот, поначалу дети живые и интересующиеся, с ними можно что-то делать, и мы стараемся поддерживать такое их настроение. Но со временем они становятся какими-то скучноватыми, интерес угасает. Я не знаю, за счет чего? Телевидение ли виновато? Но телевидение есть и в России. Компьютерные игры? Но и игры в России есть. Однако мы этим компьютерным играм вместе с родителями и с аргументированной логикой сопротивляемся.

Видел я такой дом новоприбывшей семьи: мраморные полы, золотые краны, которые никому абсолютно не нужны. Двое детей. Старший сын, как только ему исполнилось 16 лет, тут же сел в тюрьму, потому что занимался перепродажей наркотиков – героина и тому подобного. Тюрьма его вроде исправила, но родители не исправились. Им Церковь была нужна только тогда, когда этот кризис наступил, а потом все как-то устроилось, и они теперь обустраивают, расширяют свой дом. Времени на детей нет. И дети постепенно врастают в иную среду. И там, к сожалению, чуть ли не гибнут. Церковь сама по себе, без родителей, когда они удаляются от нее, ничего сделать не может.

С другой стороны, я видел таких детей, которых просто Господь дал. Приехал такой 10-летний паренек, который мог сто раз исчезнуть. Ему сейчас 20 лет. Мы общаемся. Он никогда не ходил на уроки закона Божия. Потому что это трудно – ездить отдельно после обеда на занятия, там два часа сидеть, потом опять ехать домой. Для этого надо быть очень сознательным. Он и не приезжал. Но через богослужение, через исповеди воцерковлялся. И мне кажется, у этого юноши очень хорошие перспективы. Притом, что семья у него проблемная. Но он, опираясь на Бога, на молитву, рос и решал эти проблемы сам, врастая в Церковь. И слава Богу!

Церковь, в конечном итоге, явление не общественное, не социальное, а глубоко личностное. Поэтому нам надо всегда, в первую очередь, смотреть на неповторимость личностей, которые растут в ней или тянутся к ней. А рост этот не в наших руках, но в руках Божиих.

С отцом Николаем Артемовым беседовал иеродиакон Игнатий Шестаков

pravoslavie.ru