Сайт     Статьи     Фото     Библиотека     Регистрация     Вход Православный форум 'Братия и сестры'

[ Новые сообщения · Правила форума · ] Текущая дата: Пятница, 29.03.2024, 14:41
Вы вошли как дорогой гость

Ибо если, будучи врагами, мы примирились с Богом смертью Сына Его, то тем более, примирившись, спасемся жизнью Его. (Рим.5:10)



Братия и сестры, кто может и хочет помолиться о воинах Новороссии.

Эта молитва читалась в храмах во время Великой Отечественной Войны 1941-1945 годов:

Господи Боже сил, Боже спасения нашего, Боже, творяй чудеса един. Призри в милости и щедротах на смиренныя рабы Твоя и человеколюбно услыши и помилуй нас: се бо врази наши собрашася на ны, во еже погубити нас и разорити святыни наша. Помози нам, Боже Спасителю наш, и избави нас, славы ради имене Твоего, и да приложатся к нам словеса, реченная Моисеем к людем Израильским: дерзайте, стойте и узрите спасение от Господа, Господь бо поборет по нас. Ей, Господи Боже, Спасителю наш, крепосте, и упование, и заступление наше, не помяни беззаконий и неправд людей Твоих и не отвратися от нас гневом Своим, но в милости и щедротах Твоих посети смиренныя рабы Твоя, ко Твоему благоутробию припадающия: возстани в помощь нашу и подаждь воинству нашему о имене Твоем победити; а имже судил еси положити на брани души своя, тем прости согрешения их, и в день праведнаго воздаяния Твоего воздай венцы нетления. Ты бо еси заступление, и победа, и спасение уповающим на Тя и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Далее текст взят у summer56

I


О нашей молитве по соглашению.

Монахи Святой Горы.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Возлюбленные братия и сестры во Христе Иисусе, молившиеся вместе нами весь этот год "по соглашению" за воинов Новороссии и за весь страждущий и гонимый русский народ, - мир вам и Божие благословение со Святой Горы Афонской.

Друзья, как мы с вами видим, ситуация в настоящий момент сложилась двойственная, неопределенная, "подвисшая". Слава Богу и святым его, безжалостный враг наш был остановлен и отчасти отброшен от русских городов Донбасса: Луганска, Донецка, Снежного, Дебальцево, Новоазовска... от больших и малых сел и казачьих станиц. Посланные киевскими милитаристами войска и наемники не смогли "навалом" одолеть нас, стереть в порошок, выжечь каленым железом, как бы им этого ни хотелось, и это несомненно - наша большая общая Победа, значение которой невозможно умалить.

К сожалению, эта Победа далась большой кровью. Свыше десяти тысяч защитников Донбасса и мирных жителей заплатили самую дорогую цену за право жить на своей земле, обильно политой кровью и потом их отцов и дедов. В жестоких боях погибли, часто геройски, самые лучшие из нас, самые отзывчивые, самые добрые люди. А сколько раненых, сколько искалеченных! Сколько людей лишилось родного жилища и любимой работы, сколько "пропало без вести" - стали жертвами военных преступников, карателей, насильников и мародеров! Скольких настигла преждевременная смерть от горя, болезней, недоедания! К сожалению, больше всего пострадали самые слабые, самые беззащитные из нас: старики-пенсионеры, дети, молодые девушки, инвалиды и просто больные люди, сироты, бездомные...

Возлюбленные, некоторые люди, не прочувствовавшие всей остроты ситуации, упрекали нас в том, что мы "благословляем братоубийственную войну". Нет, - отвечаем мы им. - Но войну оборонительную, войну русского народа за свое святое право жить так, как он жил веками на своей, русской, земле в своих, русских, городах и станицах, за право говорить на своем, русском, языке, исповедовать свою, "русскую", веру, изучать свою, русскую, историю, читать русских поэтов и писателей, чтить русских воинов-победителей. Мы полагаем, что достоин всякого благословения русский, как и любой другой, народ, отстаивающий свою собственную идентичность, свою само-бытность, свой "цивилизационный код", перед лицом иноземных захватчиков-интервентов (а речь сегодня идет об интервенции уже не только ментальной, но и физической). Сами бойцы говорят так: "Террористы и сепаратисты объявили нас террористами и сепаратистами. Нас мучают и убивают, лишь за то, что мы думаем иначе. Пусть они прекратят убивать нас, бомбить наши дома и угрожать нашим семьям, чтобы мы могли вернуться к мирной жизни".

Возлюбленные, мы вместе с вами молились, вместе следили за развитием событий. К сожалению, первые успехи наших воинов в отражении вражеского натиска развить не удалось. К нашей великой боли, контрнаступление было остановлено сильными мiра сего; лидерам народного восстания были навязаны невыгодные договоренности. Далее мы с вами были свидетелями целого ряда подлых предательств в нашем тылу: убийств, арестов, отстранения от командования главных действующих лиц донецкого ополчения - всех тех, кто не побоялся встать в первые ряды народного сопротивления преступному нацистскому режиму. К сожалению, сегодня нет в числе командующих И. Стрелкова, И. Безлера, В. Болотова, С. Петровского... были подло убиты из засады А. Беднов, В. Пинежанин, Е. Ищенко... Вечная память во Христе им и всем павшим воинам!

Увы, в настоящее время положение вещей только ухудшается. Ополчение по всей линии фронта подвергается постоянным артобстрелам без права на адекватный ответ. В некоторых частях падает боевой дух и дисциплина, происходит моральное разложение. Кроме того, по-прежнему продолжают страдать мирные жители. Виной этому не только безнаказанно проводимый карательными войсками артиллерийский терроризм (!), но и экономическая блокада Донбасса. Введенная преступным русофобским режимом, эта блокада во многом поддерживается и с другой стороны - вроде бы дружественной русскому народу Российской Федерации, - что не может не вызывать по меньшей мере недоумение...

Сегодня русские люди в русских же городах: Мариуполе, Одессе, Николаеве, Запорожье, Днепропетровске, Харькове и многих других - подвергаются репрессиям, в том числе тюремному заключению, избиениям и пыткам за инакомыслие, за любую попытку отстоять или даже просто как-то выразить свою русскость! Насильственная "украинизация" касается всех возрастов - от взрослых до самых маленьких. После распада нашей большой Родины прошло лишь двадцать с небольшим лет. Но за столь короткий срок мы с вами стали невольными свидетелями небывалого психологического и физического давления, которому подверглись русские люди, еще в начале девяностых годов прошлого века проживавшие на территории УССР, и вдруг оказавшиеся подданными "Незалежной Украины". Правительство этого новорожденного государства решило сделать ставку на национализм самого крайнего русофобского толка, идейная база которого разрабатывалась в специальных "украинских" центрах в Австро-Венгрии, США и Германии на протяжении всего XX века. И как мы увидели, для многих граждан этого нового образования платой за относительно комфортную жизнь и рост по служебной "лестнице" стал отказ от русской идентичности и переоблачение в "украинца" (так же и в других бывших советских окраинах откуда ни возьмись появились принципиально не-русские "прибалты", "белорусы" и т. д.), а закончилось все это - как, очевидно, и планировалось "социальными инженерами" - нынешней трагедией, братоубийственной войной и разрухой.

Оговоримся, что, допуская наименование "украинцы" для жителей исторической Малороссии - бывших окраинных земель Российской Империи (но не для жителей Слобожанщины или Донбасса), мы никак не можем согласиться с "украинством" как ложной идентичностью, искусно созданной западными политтехнологами "конфигурацией" из либеральных идеологем и псевдоисторических фантазий (где за основу были взяты домыслы Грушевского), - созданной с одной-единственной целью: выделения из части малороссов и великороссов, а также галичан, некой новой "политической нации", совершенно чуждой и даже враждебной русскому народу, русскому духу, русской идентичности, русской вере. Тем более, мы не можем примириться с идеями украинского фашизма (основным идеологом которого явился небезызвестный Донцов). Мы с прискорбием наблюдаем, как в лоне самой Русской Церкви на Украине (УПЦ МП) набирают силу центробежные тенденции и как некоторые "украинствуюшие" пастыри призывают и здесь к отделению и "самостийности" (по-своему они правы, ведь "украинство" никак не сочетается с Православием, и самые первые сознательные "украинцы", преклоняясь перед Ватиканом и папой, решительно отвергали православную "русскую" веру, называя ее "москальской"). Эти "ревнители" совершенно не помнят или не хотят помнить о том, как из православного сербского народа аналогичным образом - при непосредственном участии Ватикана - были выделены "хорваты", и о том, что за этим последовало: кровопролитных междоусобицах, продолжавшихся из века в век, вплоть до наших дней! Естественно, представители униатской "церкви" и последователи секты Денисенко в своем "украинстве" заходят еще дальше, и некоторые их заявления носят уже откровенно фашистский характер... Итак, мы видим, как безбожный еретический Запад в который раз, преступая наши границы, ругается над нашими святынями. А наши главные святыни - это не столько храмы и памятники, сколько людские души, за которые идет невидимая брань с силами тьмы.

Возлюбленные, на фоне разыгравшейся трагедии нас глубоко опечаливает позорное бездействие тех, кто, по идее, должен был бы оберегать и защищать русских людей, всех и каждого в отдельности, где бы они не находились. Назовем вещи своими именами: правительство РФ совершило предательство интересов нашего народа, пойдя на ряд преступных компромиссов с захватившими с помощью незаконных вооруженных формирований власть "майдановцами". После некоторых колебаний оно объявило вчерашних воров и рэкетиров, а сегодняшних убийц, мародеров, мучителей русских людей и хулителей России - своими "партнерами", а созданный ими карательный экспедиционный корпус - нейтрально, "силовиками". Причины этого предательства, увы, ни для кого не являются тайной: экономические интересы РФ и ее крупнейших корпораций были поставлены выше всех остальных интересов... Мы видим, что обещания помощи и защиты нашим соотечественникам, находящимся по ту сторону проведенных чьей-то безжалостной рукой границ, оказались лишь обещаниями: проект, предполагавший создание русской государственности на землях Западной Руси, был "заморожен", а миллионы русских на территории абсолютно враждебного им государства "Украины", по сути, - оставлены "на съедение" местным манкуртам-националистам, иванам, не помнящим родства, но кипящим звериной ненавистью ко всему "русскому"..

Мы видим теперь, что это преступное и позорное соглашательство, однако же, не достигло цели (что, впрочем, было известно заранее). Подавление всякого инакомыслия, включая запугивание, многочисленные аресты и настоящие зверства по отношению к мирному русскому населению, продолжаются, агрессия "украинства" ничуть не ослабевает. Украинский милитаризм только набирает обороты, неофашистское государство собирается с силами, закупает новую военную технику, привлекает новых ландскнехтов... Возлюбленные, необъявленная война идет полным ходом, и нам с вами ни в коем случае нельзя расслабляться: так или иначе, она касается или коснется каждого из нас. Особенно собранными, отмобилизованными следует быть жителям Донбасса - русской Украины: слишком многому научил всех нас печальный пример уничтожения Украины сербской, по сути, тем же самым стародавним и непримиримым нашим противником. Так же, как среди хорватов, с неописуемой жестокостью "зачистивших" сербское население "Краины", основную ударную силу составили прямые потомки и духовные наследники фашистов-усташей, так и сегодня уже против русских украинцев воюют прямые потомки и наследники духовных братьев усташей, "бандеровцев" (УПА). Тех самых "украинских патриотов", устроивших в 1943 году жесточайший геноцид польского населения Украины, жертвами которого стали более ста тысяч мирных жителей (в том числе не менее 75 православных священников-"москвофилов"), печально известную "волынскую резню".

Друзья, разве можем мы в таких условиях оставить нашу молитву? Ответ может быть только одним: Нет - напротив, ее необходимо усугубить. В нашей коленопреклоненной молитве нуждаются все русские воины, на передней линии фронта и в тылу: танкисты и артиллеристы, разведчики и корректировщики огня, зенитчики, саперы и связисты, врачи и медсестры, водители транспорта...

В нашей горячей молитве нуждается весь страждущий русский народ Западной Руси: все сущие в болезни и печалях, бедах и скорбях, обстояниях и пленениях, темницах и заточениях, и особенно - гонимые безбожниками и еретиками за исповедание "русской" православной Веры, за свою русскость. Все обездоленные русские люди, стонущие под гнетом безбожного оккупационного правительства. Да избавит их Господь от сомнительных благ "украинства" и из лап украинских "цивилизаторов"!

Наконец, в слезной молитве нуждается весь наш народ, "самый большой разделенный народ в мире", сегодня находящийся - без всякого преувеличения - на грани жизни и смерти. Возлюбленные, еще никогда русскому народу столь не грозила опасность рассредоточения и исчезновения из мировой истории. С болью в сердце мы наблюдаем, как наш народ буквально вымирает, как в количественном, так и в качественном отношении. С каждым годом ухудшается "демографическая" ситуация (некоторое выравнивание статистических показателей происходит в основном за счет малых народностей и наплыва мигрантов), наши потери с начала 90-х уже превысили 10 миллионов человек! Многие, оказавшись подданными новообразованных государств, где тон задают инородцы ("прибалтийцы", "казахи" и прочие "украинцы"), вынужденно или добровольно ассимилируются с этими новыми политическими нациями, перестают осознавать себя русскими, утрачивают нашу православную веру. Другие - становятся "общечеловеками", простыми "потребителями" в условиях глобализированного Мiра: для таких слово "Родина", "родители", "самопожертвование" - лишь пустой звук (о Боге и не вспоминают!). Третьи - вовсе теряют человеческий облик. Быть русским сегодня не на словах, а на деле и в духе - настоящее исповедничество. Господь наш Иисус Христос да укрепит всех нас в вере православной, да прибавит мужества и бодрости духовной!

Не забудем помянуть в молитве нашей и власть имущих - да вразумит их Господь, а также врагов наших, да умягчатся сердца и да откроются глаза их. Не забудем и о том, что наша вера и наша молитва без соответствующих дел мертвы: будем помогать друг другу, особенно нуждающимся в материальной помощи жителям разоренных войной окраин.

В молитве призываем нашу общую Заступницу, Богородицу и Приснодеву Марию, а также всех святых, в земле Российской и горе Афонской просиявших: святителей, мучеников, преподобных, юродивых, праведников и исповедников, блаженных князей и воинов, жизней своих не пожалевших положить за други своя, - включая тех святых подвижников, кто остался неизвестен людям, но известен Богу и Спасу душ наших. Верим, что с Божьей помощью повисшая над нами ночь, повергающая многих добрых и порядочных людей в уныние, малодушие и даже отчаяние, пройдет, мгла и морок, пришедшие с Запада и затмившие наше небо, рассеются. И на горизонте забрезжит заря Новой и Великой России. Где все русские люди смогут жить в мире и благоденствии, во всяком благочестии и чистоте. Аминь.

Писано на Святой Горе в День Вознесения Господня 7 (20) мая 2015 года.


P.S. от summer56: О том, как можно присоединиться к молитве по соглашению, читайте здесь:

http://summer56.livejournal.com/136739.html


 
  • Страница 1 из 3
  • 1
  • 2
  • 3
  • »
"Братия и сестры" Православный форум » Творчество » Ваше перо » "Странник" и другие мои рассказы (Написанный мною в разное время художественные рассказы)
"Странник" и другие мои рассказы
АлександрДата: Четверг, 30.04.2015, 18:39 | Сообщение № 1
Александр

СТРАННИК

1

Возвращался я однажды домой в такой час, когда ни одного автобуса не дождешься, пришлось идти пешком. И был у меня в тот вечер попутчик Саня, который для разнообразия повел меня тем путем, каким ходит он сам – через угрюмое урочище «Бермудский треугольник» (название, кстати, официальное, нанесенное на карту города).
Я в этих краях лет двадцать не бывал. Едва оставили мы привычный придорожный пейзаж и приблизились к зоне пустырей, как с высокого обрыва предо мной открылась фантастическая панорама. Посреди города – внушительная полоса совершенно дикой природы. Островки зарослей, широкие луга в низине речки Ольховки, и лишь вдали на горизонте над сплошной стеной зелени виднелись светлые зубцы многоэтажек. Как на другой планете. Я смотрел во все глаза.
Огромная луна зависла далеко на юге. В открывшемся вечернем пейзаже чудилось что-то от картин «космического» периода Ван-Гога. Ранние сумерки, загадочное светило в небе, бугристая земля, поросшая кустами, безлюдность пейзажа незнакомой странной местности, где ты идешь по грунтовой дороге, - все это порождало в душе фантастические ощущения. Наша Никольская церковь, под конец показавшаяся вдали и в непривычной для меня ракурсе, казалась живым существом - как церковь в Овере на известной вангоговской картине.
Открыв для себя существование неведомой земли, я очень скоро захотел снова пройтись этим путем.
Главное, что я лишний раз, - нет, не понял, понимать-то это я давно понимал, - главное, что я физически ощутил тогда в «Бермудском треугольнике», это то, что мир иной лежит гораздо ближе к нам, чем принято считать. И лежит он даже не в ста метрах от привычного пути, которым мы ходим ежедневно, а внутри нас самих, в нашем сознании. Там, в наших душах, картина непривычного наложена один к одному на картину привычного, и нужно лишь небольшое усилие, сдвиг, чтобы, оторвавшись от одного, заметить другое. Все равно как, переходя с кириллицы на латиницу при работе на компьютере, мы переключаем внимание с красных букв на черные, когда и те и другие нанесены на одни и те же клавиши.

2

Непривычный мир, мир иной, мир запредельный – его ищет всякая душа. Ищет интуитивно, что-то находя, что-то пропуская. И если есть лишь одна иная реальность, ищущий человек обязательно ее найдет. Все остальное – мираж, наваждение, галлюцинация.
И первое, что ощутит в своей душе ищущий человек, – предчувствие.
Лишь дети и блаженные без труда угадывают приближение иного мира и понимают язык мира запредельного.
Лишь в душе ребенка путается реальность и сказка, картинка в книге, сновидение, фантазия и видимый мир. Ты отправляешься в путь на поиски зовущего тебя неведомого, и оказываешься там - за темными лесами, за высокими горами, в далеком тридевятом царстве, куда надо непременно долго добираться, преодолевая многочисленные препятствия. Там ты обнаруживаешь, как награду, то, чего нет в обыденной повседневности. Там все то, о чем ты читал и слышал в сказочных историях. Там – Море-Океан и Золотое царство, там Ногай-птица, что всем птицам мати, там плакун-трава, что всем травам мати, там Полкан-зверь, там Сирин и Алконост поют в райских садах, там Царство запредельное…
Лишь в душе блаженного – вопреки любым историческим реалиям, живы вечные Царьград и Китеж православного идеала. Там живая Святая Русь всех времен одновременно. Там золотые сводчатые палаты царских чертогов в далеком заснеженном городе. Там, скрытые дремучими лесами, таинственные скиты и монастыри. Там пронизанный вечным золотым светом оживший иконный мир. Там преддверие рая.
Где еще искать этот мир, дорогу, ведущую к нему, врата, вводящие в него? Этот мир приходит к тебе сам.
Кто не слышал рассказы своих бабушек, знакомых, приезжих гостей о старине, о далеких краях? Кто не любил эти необыкновенные часы рассказов о нездешнем? Кто не ждал, не хотел, не искал этого?
Словно приходит к тебе странник и рассказывает о дальних землях, таких дальних, что и за полгода не доберешься. И не бывало такого, чтобы он рассказывал о том же, что ты и так видишь каждый день вокруг себя. Нет, иные земли – это еще и иной порядок вещей. И слушаешь, затаив дыхание, его, посланника неведомых миров. Сколько таких рассказов хранят воспоминания о детстве! И важен сам дух этих услышанных, или, хотя бы прочитанных историй.

3

…А странник рассказывал вещи небывалые, удивительные.
О том, что где-то далеко, в глуши дремучих лесов, в давно заброшенных скитах, в замшелых землянках-кельях и ветхих бревенчатых церковках, где стучатся в темные оконца тяжелые еловые лапы, открываются взорам тайных паломников иконостасы и святые образа древнего письма, обложенные золотыми окладами, в жемчуге и камнях драгоценных – дары православных царей святым отцам-пустынникам... И нет ныне ни одной живой души в тех скрытых святых местах, – лишь покосившиеся кресты стоят в густой траве. И только звери лесные живут рядом с древней святыней, где воцарилось вечное безмолвие – иноческий идеал…
Рассказывал о блаженном старце иноке, удивлявшем всех тем, что в его сознании лилась сама собою не та молитва, что принята у монахов, не Иисусова, а «Трисвятое» – «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас…» …
О паломниках, идущих в монастырь в рождественской ночи, что чередой пробираются по снегу, след в след, молча молясь, под звездами в темноте заснеженного леса, с зажженными свечами в руках.
О чудотворной иконе «Спас Недреманное Око», что в далеком храме Воскресения Словущего, где горят цветные лампады – малиновые, синие, красные с золотом огней в клубах ладана.
О святом Христофоре, которого пишут с песьей головой. Достаточно увидеть его образ, чтобы не подвергнуться в этот день случайной смерти.
О далеком поселке с высокой горой-шиханом. Если лечь в траву на склоне той горы и прислушаться, - услышишь, как хор церковный где-то далеко поет, - хорошо так поет, красиво…
И став взрослым, ловлю себя на том, что и сейчас не разучился видеть, ценить и принимать как свое, родное, все то чудесное, что находишь в историях о жизни святых, великих событиях, прославленных иконах…

4

Встречи с таинственным Царством происходили по-разному. Я рано понял, что для этого всегда нужно сменить систему координат, перейти на другой язык.
Языком Царства (и потому – царственным языком) для меня был тот, что дивным образом соединял понятность родного с таинственностью глубинного. В нем были «аз» и «рцы», «скимен» и «вран на нырище», «денница» и «купина». Встречались буквицы, ставшие, словно заколдованные, цифрами, и слова в сокращении, скрывшие свою полноту под титлами. Чего стоила одна только буква Ѯ - «кси», аналог латинского икса, похожая на забавного тушканчика с ушками, обитателя пожелтевших страничных пространств! Эту красивую буквицу, как редкостный драгоценный камень, я несу в своем имени.
Непривычные названия завораживали. Неискушенной душе мнилось в них что-то столь же необычное, диковинное, как, скажем, в названии растений группы тайнобрачных. Но истосковавшаяся по свету душа стремилась не к таинственным покровам, а к тому главному, что находилось за ними. Так начинался путь постижения Царства запредельного.
И вот на этом древнем, но всегда родном языке однажды зазвучали для меня сокровенные слова, передаваемые мне из глубин вечности далекими предками.
…Рука тронула старинную книгу. Задел пальцем тусклую латунь застежки на переплете, – крохотная зеленая искорка блеснула в сумерках возле ногтя, – наэлектризовался от волнения…
Удивительные, мрачные образы разворачивались предо мною, вставали за строками черно-красной вязи древних письмен, поражая воображение.
Таинственный и зловещий воздушный князь из Канона при разлучении души от тела – «страшных путей стоятель».
И оттуда же жуткие строки: «Нощь смертная мя постиже неготова, мрачна же и безлунна, препущающи неприготовлена к долгому оному пути страшному…»
«Нощь смертная мя постиже неготова, мрачна же и безлунна…» И представилась эта черная ночь, - ночь без луны и звезд, ночь, полная смертной тоски, ночь за пределами нашего бытия. Когда ты вступишь в эту ночь, ты войдешь и во владения воздушного князя, подстерегающего твою душу, отходящую от земли. Там, в этой ночи, абстрактное понятие вечности станет для тебя и зримым и осязаемым, ты поймешь, что это значит.
Вздрогнешь, обернешься к святым ликам на иконах, помолишься «Троеручице», светлее станет на душе. Шепчут губы еле слышно памятные тебе строки псалма, что читается на полунощнице: «Помощь моя от Господа, сотворшаго небо и землю. Не даждь во смятение ноги твоея, ниже воздремлет храняй тя. Се не воздремлет ниже уснет храняй…» И, словно в ответ, вдруг занесет откуда-то майский ветерок в твое окно обрывок напева восьмого гласа: «… и спаси, Спасе наш, люди отчаянныя», - или это показалось тебе?
Окна распахнуты, гроза приближается. А яблони как цветут! Какой аромат! Душа томится в такие минуты, и просится куда-то, и вырваться хочет, и лететь… И только в молитвенном забвении находит себе успокоение, только в храме, где пение, ладан и золото слабым подобием запредельного Царства обрамляют образ Истины.

5

Обрывок разговора, случайно услышанного краем уха в храме:
- Ты как пришел к Богу?
- Как все. Через болезнь…
Как все… Через болезнь… А я?
Бог пришел в мою душу через красоту. Не через страдание, не через боль, - через несказанную красоту.
Мир открываешь для себя постепенно. И первым моим Евангелием в детстве был альбом по живописи с шедеврами Лондонской Национальной галереи. Я и сейчас помню каждую его страницу, каждую репродукцию.
«Благовещение», «Рождество», «Поклонение волхвов», «Преображение», «Моление о чаше»… О многих сюжетах Евангелия я впервые узнал из этого альбома.
Прекрасные образы, созданные старыми мастерами. Жаль, но в те годы я не мог держать в руках альбом с теми же сюжетами, но в православной иконописи. Как не мог слушать даже в записи православные песнопения, в отличие от органной музыки.
Прекрасные образы искусства. Смог ли бы я впоследствии так безоговорочно, нерасчетливо, горячо полюбить образы Евангелия, если б не было в моем детстве такого восхитительного, созданного лучшими мастерами кисти, «живописного эпиграфа» к Священной Истории? Можно ли вообще недооценивать роль искусства в приобщении человека к вере? Кто не понимает этого, – не понимает ничего в реалиях минувшей эпохи. В совдеповские годы искусство для мирского человека оставалось едва ли не единственной сферой, в которой можно было найти настоящую духовность.
Для многих, не только для меня, путь к вере, к православию лежал именно через увлечение искусством - живописью, архитектурой, музыкой, что вполне закономерно. Чему удивляться? - Разве искусство не обращается непосредственно к душе человека, в отличие, например, от науки, чьи сухие логические доводы способны взывать лишь к рассудку? Сделав зримыми образы Священного Писания и Предания, произведения искусства в этом смысле стали не только Библией для неграмотных, но и, как притягательный маяк, Библией для неверующих.
Да, да. То, что раньше было Библией для неграмотных, стало в нашем столетии Библией для неверующих.
(Истинно книжный человек здесь не преминет добавить: ну как не убедиться лишний раз в том, что одним из самых надежных путей к душам и сердцам людей всегда была и остается хорошая книга!)

6

Время – вечный странник – неумолимо течет вперед, восторги неофита остались в далеком прошлом, и вот, ты уже всецело и давно в лоне Православия.
И наступает однажды в твоей жизни день, когда ты сталкиваешься с чудом. Глухой – стал слышать, хромой – ходить, слепой – прозрел, а ты – хотя бы бросил курить по молитве перед чудотворным образом. Слава Богу!
Чудо. Я не ожидал, что мне будет дано увидеть это, и увидел. Смотрел – и не верил глазам своим. Из ниоткуда на иконе Царя стремительно появлялись маслянистые капли, затем бесследно исчезнувшие. Так я впервые увидел преславное чудо, о котором много раз слышал, – росу из миро. И мое сознание, поставленное в тупик, было готово перегореть, как лампа от напряжения, не в силах вместить в себя увиденное.
Может быть, только так и дается чудо, – когда свято веришь в его возможность, но не веришь в то, что достоин лицезреть его?
Человек, бывает, не верит, перестает ждать, отчаивается. И уходит, не оборачиваясь, и не замечая, что за его спиной именно в этот момент свершается великое таинство чуда Божьего, не явленного ему за неверие. А если есть вера, – чудо становится излишним, и даруется нам как особая благодать сверх необходимости и меры, как сокровенный дар, предвосхищающий картину неземной природы горнего мира, как преддверие его.

7

Прекрасный мир. Ты уверен, что он вечен и непоколебим в тебе.
И вдруг – случается нечто. Случается на твоих глазах.
Однажды ты приходишь в храм и видишь, как некая бабка прямо во время чтения Евангелия лезет поставить свечку аж непременно к самым Царским вратам. Жарко ей стало – скинула шаль, простоволосая прет вперед на амвон. Шикнули на нее, метнулась, побежала на другую сторону – прямо между вратами и аналоем. С той стороны машут руками: не смей! И мечется бабка по церкви как вспугнутая кошка, ища выхода. Цирк! Это, Господи, – мы. Неграмотные и убогие, но самоуверенные до невозможности. Что тут Христос, пришедший к нам, грешным, на проповедь! Что тут «Да молчит всякая плоть человеча…»! А случается и того хуже.
Мелочи? Нет, - явление. Явление страшное.
Теперь даже священнику, совершающему литургию, могут крикнуть из толпы: «Да что ты говоришь!» Словно все уже стало можно. Но если раньше подобных выходок ждали лишь от распоясавшихся безбожников, да и то лишь в годы большевистского лихолетья, то теперь – от бабушек, и – увы! – довольно часто.
Понимаешь, что случилось нечто небывалое, от века неслыханное. Вот, наступило время неверующих, безбожных старух. Как будто сбылось одно из самых страшных пророчеств. Как будто часы, испортившись, стали показывать нечеловеческое время. Как будто и само время сошло с ума, и понеслись обезумевшие дни календаря – за тридцать первым – тридцать второе число, за ним – тридцать третье… Это означало, что кончилось время любимых наших бабушек и паломничествующих старцев-странников, рассказывающих необыкновенные истории об ином мире. Нынешними бабушками стали вчерашние комсомолки-стахановки. Понимаешь это, а верить не хочется, – как будто в мире воцарился обман.
После такого долго не можешь прийти в себя.
С чем сравнить это? - Как будто случилась беда, и нигде не спрячешься от поселившегося в тебе тревожного чувства. Пропадает аппетит, изнывает сердце. И даже иконы словно перестают быть святыми, – смотришь на них и ничего не чувствуешь.
О, страшное столетие – двадцатый век, – век космоса, атома и плачущих икон!

8

И душа жаждет успокоения.
И хочется бежать туда, где встают стеной нетронутые леса, где высятся синие горы на горизонте, где мироточат образа в храмах, а медные звоны плывут вместе с птицами в небе над лугами и речками, возвещая благую весть о воскресшем Христе всякой Божией твари – и белкам, и снегирям, и лосям, и иному зверю…
Где над хрустальной влагой незамутненных родников стоят православные кресты. Припасть к этим источникам чистоты – и ты снова жив, напившись воды живой.
Где звезда-вечерница ведет уставших паломников в обитель к образу превечного Младенца-Отроча Спаса-Еммануила.
Где горят лампады у надвратных икон в заиндевевших окладах …
Где таинственным золотом по темным краскам мерцают в горницах древние иконы.
Провинция. И люди здесь с такими хорошими лицами, – этими лицами я готов любоваться, как другие любуются прекрасной архитектурой старинных храмов.

9

Бросаешь все. И отправляешься в путь-дорогу.
Скорости перемещений в наши дни вовсе ничего нам не добавляют, но лишают нас большого удовольствия жить не спеша. В самом факте спешки есть что-то ненормальное, неприличное, что-то от тараканьих бегов. И даже когда ты едешь куда-то, - не спеши, не суетись. Встретиться, поговорить с человеком, – это надо делать без суеты. Пережить, прочувствовать, осмыслить встречу со святыней в паломничестве - тем более.
Дернулся вагон, - поехали! Под мерный стук колес взглянешь за окно, - вот отъехали от станции, вот проплывает мимо урочище «Бермудский треугольник». И вспоминается, и грезится что-то. Прикроешь глаза в такие минуты, губы прошепчут: «Помощь моя от Господа, сотворшаго небо и землю…»
А вернешься, - затеплишь лампаду, поправишь фитиль, вспыхнет зеленая искорка на кончиках пальцев, невзначай коснувшихся серебристого оклада «Троеручицы». Озарится светом теплого огонька вечерний сумрак комнаты. И станешь рассказывать, как рассказывают странники, вернувшиеся издалека, о том, что видел, что слышал, что пережил.
О высоком Кресте над шахтой, где лежат цветы, припорошенные снегом, а ночью горят бесчисленные свечи на снегу. Где печаль безмолвия - как великая панихида, что свершается самой природой заснеженной Святой Руси. Где над чистым, убранным в белизну оврагом читаешь тихо и покаянно: «Омыеши мя, и паче снега убелюся…»
О прекрасном храме, где под сводами ангелы поют на литургии, и их слышит всякий, кто приходит в этот храм.
О ветхой деревянной кладбищенской церквушке, - заходишь в нее, и вздох изумления вырывается из груди. Словно в сказочной палате царских чертогов сияет пред тобою золото бесчисленных икон, покрывающих здесь все стены до потолка. Горят свечи и лампады, стекают капли миро со «Спаса Нерукотворенного».
О высокой горе в далеком лесу, – там, возле Креста у пещерки, где жил праведный старец, сами собой загораются принесенные паломниками свечи.
Об огромном соборе, что в тумане облаков стоит на высокой вершине, и с вершины той, если посмотреть, – на сто верст вокруг земля как на ладони…
И так рассказываешь, странник, вернувшийся из неведомых миров, рассказываешь обо всем, что видел в дальних землях, таких дальних, что, кажется, и за полгода не доберешься. Рассказываешь тем, чьи души жаждут блага, кто готов к пути стезями Царства запредельного. Рассказываешь о сокровенном, продолжая тем самым ткать полотно традиции вечного повествования, что ткется от начала времен, и будет ткаться, пока жива хоть одна душа человеческая.

июль 2004 – февраль 2005


Отредактировано Александр - Воскресенье, 03.05.2015, 14:24
sergДата: Четверг, 30.04.2015, 18:54 | Сообщение № 2
Красиво

Serg
АлександрДата: Воскресенье, 03.05.2015, 13:11 | Сообщение № 3
СВЕТЛЫЙ ОТРОК

… Я вздрогнул, – по пустой, погруженной во тьму ночной церкви, где я, как охранник, нес дежурство, шагал невесть откуда взявшийся светлый отрок лет двенадцати, почти белый в своей неотмирной светлоте. В руках он держал белый светящийся шар, похожий на царскую державу. Шар искрился россыпями искр, словно драгоценными камнями, потрескивал, внутри него, казалось, горело огненное ядро. «Шаровая молния!» – понял я.
- Господу несу, – ни к кому не обращаясь сказал мальчик таким тихим и ровным голосом, как будто и не нарушалась тишина, смешанная с легким треском таинственных искр.
«Это же Артемий Веркольский, праведный отрок, один из самых загадочных русских святых!» – мысленно ахнул я.
А светлый отрок, подойдя к своей высокой иконе со стрельчатым верхом, открыл ее как дверь, и скрылся, притворив за собой икону-створку. Таинственное видение исчезло, но сама икона, мне показалось, стала чуть призрачно-светлее, осияннее. Вдруг мелькнуло что-то светлое и на вид горячее, наполняя пустую церковь шуршащей россыпью негромкого треска. И звук этот, поднимаясь куда-то вверх, затих в высоком темном шатре храма…

Той же ночью, почти уже под утро, разразилась гроза.
- Эх, дождичек-то в самый раз, – говорили редкие прихожане, пришедшие утром в старинную церковь. – Как раз все зеленеет. Как без дождя-то?
Ни слова никому не говоря, я перед уходом с дежурства зажег свечу перед высокой иконой со стрельчатым верхом. «Праведный отроче Артемие, моли Бога о нас!»

2008
ГугняДата: Воскресенье, 03.05.2015, 18:44 | Сообщение № 4
Александр, прочла оба рассказа с удовольствием. Очень приятно, что нет в них слащавости и надуманной восторженности.
АлександрДата: Воскресенье, 03.05.2015, 19:06 | Сообщение № 5
Гугня, Гугня,
Цитата Гугня ()
Александр, прочла оба рассказа с удовольствием. Очень приятно, что нет в них слащавости и надуманной восторженности.

Спасибо, Надежда! Спасибо, Serg! Ваши слова очень поддержали меня (честное слово).
smile


Отредактировано Александр - Воскресенье, 03.05.2015, 19:07
ГугняДата: Воскресенье, 03.05.2015, 19:10 | Сообщение № 6
Пишите! Почитаем!

Отредактировано Гугня - Воскресенье, 03.05.2015, 19:10
АлександрДата: Вторник, 05.05.2015, 08:43 | Сообщение № 7
Александр

ЦАРСТВО ПОТАЕННОЕ

(Из прошлого)

1

Березовый перелесок светился яркой зеленью листвы. Солнце уже поднялось и начало припекать, но здесь, под лесной сенью было не жарко. Шла «зеленая», Троицкая неделя, молодое лето набирало силу.
Немногочисленные путники растянулись на проселочной дороге, что прихотливо извивалась по веселому в эту пору березовому лесу, – шли со станции, поезд с города приходит рано.
Ксения, намного обогнав попутчиков, молодой походкой шла налегке. На ее плече качались две пустые сумки, связанные за ручки. На душе было легко.
С полеводческой бригады Ксения с благословения колхозного председателя Ивана, человека справедливого, односельчанами уважаемого, недавно благополучно перевелась в сельпо. Работа там спокойнее. Не хотели, конечно, отпускать, да люди добрые вступились, - малый ребенок у ней, мол, да одна живет, тяжело… Председатель и подписал заявление немедля. А дальше так получилось. Из полеводческой бригады Ксения ушла, а в сельпо просили подождать месяц, какая-то там у них заминка со свободной ставкой вышла. Оформили временно уборщицей в контору. Ксения и рада была – время появилось огородом заняться. А время – самая пора – не садить, так полоть, окучивать. На рынок стала в город ездить с лучком да с ранней зеленью, да с оставшейся с прошлого года картошкой, – деньги дома нужны. А если ничего не продавать на рынке, как жить? Даже если бы и в колхозе осталась работать, на колхозные палочки-галочки в сельмаге товар тебе не отпустят. Вот и зачастила Ксения в город.
Но была у Ксении и иная причина. Хоть в селе и была церковь, Ксения в нее не ходила. Если б всегда, от рожденья ходила в храм, все бы было ничего – ну, ходит и ходит человек в церковь, уж как есть, уж как повелось в его жизни. А вот если не ходила, да вдруг начала ходить… Тут уж за тебя возьмутся, не беспокойся, без бдительного товарищеского надзора не оставят. Один выход – ездить, когда получится, в городскую церковь.
Вот и в этот раз Ксения заезжала в храм. Миновала «суббота душ» – Троицкая родительская суббота – как не помянуть усопших, бабушку Олену, что заменила ей всех родных? А дальше – Троица. Бабушка Олена говаривала: кто на Троицу в церковь сходит, весь год благополучен и здоров будет. А потом – Духов день, – землю нельзя трогать, земля в этот день именинница, а в колхозе – самая страда. А кому ты что докажешь? – грех один.
Любила Ксения церковный мир. Старалась не пропускать праздничных служб. У каждого праздника свой наряд. В Рождество вся церковь в елках. Словно в сказочном лесу Царь и Царица Небесные восседают в золотых палатах на иконах у Царских врат. В Вербное воскресенье – в руках прихожан ветки цветущей вербы в белых пушистых комочках. А на Троицу церковь березками и травами украшают. И оттого дух тогда бывает особенный – как на сенокосе, или как от березовых веников в бане.
От бабушки Олены, Царствие ей Небесно, достались Ксении Евангелие, молитвослов с Псалтирью, старинные иконы, да любовь ко Христу, Пречистой Матери Его и всем святым.
Но любовь ко Христу, Матери Божией, святым угодникам, Церкви Православной проявлялась у нее как проблеск зарниц, – где и когда полыхнет – неизвестно, но всегда не в этом мире, а каком-то нездешнем, о котором можно только думать. С миром здешним как будто и не соединялось, существуя само по себе. И потому трудно было Ксении с односельчанами, даже и с подругами. Те, как Ксения была уверена, не поняли бы ее тяги к божественному, сама же она боялась проявить свою тягу к Церкви – засмеют, думала. Кончились времена, когда жива была еще бабушка Олена, когда все было так просто и ясно. Одной стало трудно.
Душой маялась Ксения. Душа ее томилась в стремлениях, от которых холодок внутри пробегал внутри: как пойдешь наперекор всему, что творится в стране? А у нее Митька еще маленький. Живы были воспоминания о тех, кто был недоволен новыми порядками, - раскулаченных и расстрелянных красными. Почитай, в каждом доме память оставили. Вот и сама Ксения – сирота. Если бы не бабушка Олена…
В городской церкви Ксения находила покой. Церквей в городе, собственно, было две. Одна – главная – почти в самом центре, но, если не знаешь, то и не найдешь, - так обстоятельно была застроена большими зданиями и отгорожена от улицы разросшимся сквером. Это был храм необыкновенной красоты. Сколько бы не смотрела на него Ксения, но так и не могла досыта налюбоваться сладостной красой текучих форм его пяти глав, ажурных гирлянд на их выпуклых боках. Кто ж только построил такую красоту? Светоносным золотом сияла в царственном спокойствии центральная глава, – как Сам Господь, осеняющий храм Свой Своею благодатью. Звездная синева боковых глав – словно с ночи отпечаталась, да так и осталась четырьмя подобиями небесной сферы – как четыре Евангелия, возвещающие о Царстве Небесном.
Но, как ни любила Ксения удобно расположенную в центре города церковь, ездить она предпочитала в дальнюю, кладбищенскую, в которую никто из односельчан не заезжал. А то – как увидят? Разговоры пойдут, неприятностей не оберешься. А здесь, на городских задворках, кто ее знает? Церковь бедная, но зато в душе – покой, а это главное. Молишься – не отвлекаешься, не смотришь по сторонам, как бы тебя не заприметили. Времена лукавые настали, - «борьба с церковными пережитками». Это Господь-то – «пережиток»?

Все бы хорошо, да оставался у Ксении дома Митька – малец восьми лет, только первый класс закончил. Хоть соседи и приглядывали за ним, а все на душе неспокойно. Уезжать-то приходилось, считай, с ночевкой, иначе со всеми делами не управишься. Да и пригородные поезда ходили так, что только утром можно было вернуться. Ночевали кто где, чаще – на вокзале, у знакомых, у родственников. Ксению по знакомству, бывало, оставляли в сторожке кладбищенской церквушки. Но где бы ни ночевала Ксения, мысли об оставшемся дома Митьке не давали ей спокойно спать.
Лес чуть расступился, уступая место широким полянам. Здесь вдоль дороги цвело множество лесных цветов. Открывшаяся картина пленила взгляд. Свернув с дороги и сбросив с плеча пустые сумки, Ксения шагнула в травяное царство. Сорвала несколько душистых кремовых соцветий, полюбовалась. Вдруг услышала рядом:
- Кому букеты-то собираешь?
Обернулась и увидела старика Григория из их села. За плечом у деда тянулся кнут. Не иначе, как заплутавших лошадей вышел разыскивать. Дед Гриша – лесник, ему все лесные уголки известны.
- Кому собираю? Никому, дядя Гриша. Себе. Цветы красивые, как домой не принести?
- Так ты для красоты или для зелья?
- В горнице дома поставлю, - пояснила Ксения.
- А-а, - кивнул задумчиво дед, - а я думал сушить будешь, да зимой запаривать. Травы нынче наливаются колдовские… В самую силу входят. Троица только отошла, русалочья неделя, значит, вот и резвится зеленое племя…
- Какое зеленое племя?
- Лесное, водяное, болотное.
- Да бывают разве, дедушка, русалки-то?
- А то нет? Как думаешь?
- Мне кажется, что если и были раньше, то сейчас уже нет.
- Не скажи. Вот раньше-то было у нас… На сенокос ездили на дальние участки. Приморились по жаре-то косить, там и заночевали на покосе. А жара стояла июльская, парнишка и искупался бесиком ночью в реке, да и повредился в уме. Анчуток, говорят, увидал. Спугнул, вишь, их, да и сам испугался. А нечисть-то зеленая своего разве упустит? Хорошо, что хоть на дно не утянули. Или вот еще одна девка из соседнего села, некрещеная душа, тоже было дело…
- Все равно, дядя Гриша, нечисти не бывает.
Ксения знала, что если деда вовремя не остановить, он может рассказывать давно всем известные байки до утра следующего дня.
- А, может быть, и не бывает. – загадочно сказал дед. – Кто крещен, тому и нечисть нипочем.
Вот и бабушка Олена так говорила, - отметила про себя Ксения. – Митьку советовала обязательно окрестить. А как окрестишь? К церкви-то даже подходить страшно. Сразу обвинят в пособничестве кулакам, во враги советской власти запишут, по собраниям затаскают. Ксения уже знала, как это происходило с другими: сначала умасливать начнут, а потом запугивать. Разве что на дому окрестить, да ведь прознают – греха не оберешься. Учинят надзор – сама рада не будешь. А вот был бы Митенька крещен, и хранили бы его Господь и Пресвятая Богородица.
Минувшие Вознесение и Троица настраивали Ксению на мистический лад. Чувствовалась какая-то близость мира нездешнего, потаенного… Вот и дед говорит - взошли травы колдовские, - прорвалась сила чародейская из глухих недр земли. Повсюду она, эта сила, - какая она? - добрая или злая? Береженого Бог бережет. Как же Митеньку окрестить? И ждала Ксения: подрастет Митька, будет она брать его с собой в город, там и окрестит. И мечта у нее была: окрестить сына не на кладбище, а в той церкви в центре, красивее которой, наверное, в целом свете нет. И будь что будет, зато Митенька ее будет крещен.
Сложив из сорванных цветов букет, Ксения подняла брошенные сумки и продолжила путь.
За поворотом открылся край болотца, – значит, до села идти уже не долго. На застывшей темной глади воды там и сям плавали округлые зеленые лепешки, – то были листья таинственной одолень-травы – белых кувшинок, водяных лилий. Глядя на водную гладь, Ксения снова подумала о Митьке: не убежал бы купаться! И прибавила шагу.
Вскоре за лесом справа от дороги открылось колхозное поле, тянущееся к холмистому горизонту.
- Ксения! – кричали, завидев ее, подруги. – Ты чего не в поле? Давай скорее бросай сумки, да выходи. Бригадир ругатса!
- «Бригадир ругатса!», - передразнила их Ксения. – Я ж уволилась, в сельпо место жду, а пока уборщицей. Мне мыть-то всего три комнаты да коридор, да крыльцо. Да и за день-то много ли натопчут, успею.
Товарки с завистью смотрели на удаляющуюся статную фигурку бывшей колхозницы – эх, повезло же девке! Свободна! Хочешь – в город езжай. Хочешь – у себя на огороде копайся. Никто тебя на работу в поле не погонит, по судам за саботаж колхозной страды таскать не станет, и работать за «палочки» да за «галочки», то есть даром, не заставит. Сама себе хозяйка! Как такой не позавидуешь? – Вырвалась вольная птица!

2

Вот и деревня. Ксения невольно залюбовалась открывшейся с зеленого пригорка картиной родной земли. Кривоватые ручейки улиц и проулков, домишки под сизыми крышами, зеленеющие квадраты огородов. Вдали, ближе к реке, – церквушка, - такая маленькая издалека, словно сжалась, прячась в разросшихся зарослях черемухи и яблонь. Раньше, когда молодые кусты зелени вокруг церкви были ниже, да и сама Ксения была еще ребенком, деревенская церковь казалась ей огромной. Белоснежная, осанистая, гордо возвышалась она маковками своих глав над извечным покоем деревенских улиц. Теперь же – не то. Церковь словно притаилась, прикрывшись от вражьего глаза плотной сенью дерев. Потускнели поржавевшие главы, утратила свежесть побелка стен, утихли, замолчав по чьей-то недоброй воле колокола, онемел храм. И нависла тягостная пауза в ожидании самого зловещего: известия о закрытии и сносе храма. Но пока теплилась в доме Божием свеча, притекал тихо и смиренно немногочисленный народ, и возносилась молитва. Потому, может, и продлены были дни храма.
В заросшем крапивой переулке Ксении повстречалась Митькина учительница Марья Алексеевна, а попросту – Камбала, – присланная Бог весть из каких краев коммунистка-активистка, про которую говорили, что она «партейней самого Ленина». «Не к добру», – машинально подумала Ксения. И действительно, едва поравнявшись с Ксенией, Камбала начала:
– Здравствуй, Ксения. Откуда это ты? Все колхозницы, смотрю, в поле на прополке, а ты почему не со всеми?
Сама-то чего ж не в поле, если тебя эта прополка так заботит? – мысленно ответила ей Ксения. – Не по тебе такая работа? А как на колхозных собраниях выступать, так первая! Тебе бы только других учить, как им в поле работать.
Ведя разговор с Камбалой, никогда нельзя было понять, к чему она клонит, – сплошные многозначительные намеки и пытливый с ехидцей взгляд на собеседника. Мол, все про вас всех я знаю, меня не проведешь, все вы враги советской власти, одна я правильная, и потому вам всем не ровня, я здесь хозяйка всему, зарубите это себе на носу.
Ксении хорошо был знаком этот противный прищуренный взгляд, эта манера повсюду совать свой нос и смотреть на собеседника свысока. И почему перед этой Камбалой все должны отчитываться в каждом своем шаге? Кто она такая?
Во время таких разговоров с Камбалой Ксения никак не могла отделаться от какого-то неопределенного чувства вины перед кем-то. И потому разговоры с учительницей были ей всегда неприятны. Да и кому, к слову, было приятно с ней говорить? Учительницу не любили все жители села и между собой звали Камбалой. Не потому так звали, что та имела косоватый глаз и плоскую фигуру, – в деревне к таким относились с почти суеверным чувством, как к отмеченным печатью Божией, – а потому, что другое читалось в тех изъянах: Бог шельму метит.
Камбала, окидывая строгим осуждающим взглядом Ксению, продолжала:
- Никак со станции? Торгуешь? Ну, ну. Частная собственница? В то время, когда наша советская родина решительно рассталась со своим проклятым прошлым, ты капиталистический элемент в наше село решила привнести? Смотри!
«В наше село!» – это надо же так сказать! – мысленно возмутилась Ксения. – Да это мое село, вообще-то, а не твое. Я здесь родилась. А тебя, партейную надсмотрщицу, вот уж точно привнесло сюда на нашу голову. Живет здесь без году неделю, а уже всем распоряжается, всеми командует. Хозяйка сыскалась!
Камбала продолжала свое:
- Я вот о чем хотела тебя предупредить. Митьку твоего видела возле церкви, ты за ним смотри!
- Ну и что? – устало ответила Ксения. – Вовка, друг его, живет в том конце, вот и играют вместе.
И подумала про себя: опять отчитываюсь перед ней! Зачем, зачем я это делаю?
- Лучше бы по арифметике за лето подтянулся. Да и что это за игры возле церкви?! Нашел место! И дружков себе нашел! Вовка-то – голимый троечник, и поведение у него хромает, он еще и не тому Митьку твоего научит, еще не туда играть-то заведет.
- Вовка постарше Митьки, – возразила Ксения Камбале. – И плавать умеет хорошо, и в лесу не заблудится – дед-то у него лесник. Когда они вместе, я за своего спокойна.
- Да как можно быть спокойной, когда твой сын ходит к ЦЕРКВИ!!! Ведь церковь, поповщина – это наш классовый враг! Я, как приехала сюда, так почти целый год на всех собраниях требую закрытия этого рассадника мракобесия, да никто не слушает! Даже Иван, председатель колхоза, и тот мне мешает. Чуть ли не примиренческую позицию занял по этому вопросу. Да вижу, своими руками хочет все сделать, сам, чтоб одному все лавры антицерковной кампании пожать. Так чего ж медлит? Уж и в район жаловалась! Как так можно? Вы что же, все сговорились? Против советской власти? Против партии? Против нашего коммунистического правительства? За церковь? За попов?
Ишь, куда тебя понесло! Другого ничего и не знаешь, кроме своих лозунгов, – подумала Ксения, соображая, как бы половчее отделаться от до смерти надоевшей ей партийной дуры.
- Кому ж он помешал, поп-то? Божий одуванчик! – Ксения решила, что будет лучше, если обратить в шутку начавший принимать нешуточный характер разговор. – Старый ведь он уже, батюшка-то Иоанн, пусть уж доживет свой век спокойно.
- Старый, так и шел бы на покой. А он по-прежнему народу голову дурит своими поповскими сказками! В Бога, говорит, веруйте, а сам в пост колбасу трескает!
- Да что уж это вы говорите, Марья Алексеевна! – воскликнула Ксения.
Она была поражена бессовестной ложью Камбалы. Сказать такое! Да и где это в нищей советской деревне Камбала нашла колбасу? Ее и в городе-то не сразу сыщешь.
- А что ж тогда бабка Онфиса к нему огородами сумками носит? Старый! Если старый, то и надо закрыть церковь, пока не помер, чтобы успел поп увидеть, что и тут наша взяла, что и до него наконец-то добрались!
- Пока не помер! Господи! Да разве можно так говорить?
Камбала прикусила язык, вспомнив, что не с товарищами по партии разговаривает. Пожалуй, действительно, лишнее сказанула, слишком откровенно проявив свой революционный накал. Советовали ей в горкоме-то с темным деревенским людом помягче быть, – могут ведь не понять. Да только Камбала сама не понимала: как это – с идейным противником да помягче?
- А ты, Ксения, лучше за собой следи. Сама-то какие слова говоришь? Это надо же сказать: «Господи»! Это что же? Бога вздумала поминать? Может, ты и сама в церковь ходишь, молишься? – Камбала, все больше прищуривая нагловатые глазки, наступала на собеседницу.
А если и молюсь, то что? – подумала Ксения, а вслух сказала:
- Сам Никита Сергеевич Хрущев однажды тоже сказал: «Ей Богу!». А журналисты капиталистические придрались, было, к его словам, так он им ответил, что у нас выражение «ей Богу!» давно уже стало народным присловьем и к Богу никакого отношения не имеет.
Камбала враз посерьезнела, чуть по струнке не вытянулась при упоминании Хрущева. Но сделала вид, что сказанное Ксенией к ней, к Камбале, не относится. Настал ее черед мысленно возмущаться (вслух не посмела): как эта простая колхозница решилась ее, партийную учительницу, учить, да еще словами самого Хрущева? Не слишком ли много себе позволяет? Кто здесь кого имеет право учить?
На том и закончился их разговор.
Ксения облегченно вздохнула. После очередной дозы поучений «партейной» училки на душе у Ксении всегда оставался неприятный осадок, – как будто в коровью лепешку ступила.

3

Когда Ксения вошла во двор своего дома, Митька уже проснулся. С покрасневшими от июньского солнца плечами, он сидел в одних трусах – только что из постели – на широких ступеньках крыльца, щурился на солнце, ел хлеб с земляничным вареньем, запивал молоком, - завтракал. Всю дорогу, пока ездила, Ксения думала о Митьке – как он там один? А увидала его – только и спросила:
- Что ж ты кашу-то не стал разогревать? Правильно, варенье-то слаще. Горе ты мое луковое!
Поцеловала увертывающуюся из-под рук русую голову.
- Не скучал?
- А что ты привезла?
- Да что я привезу?
И начала доставать из сумки нехитрые покупки.
Ну, слава Богу, Митька цел и невредим. Убежал тут же куда-то с Вовкой, другом своим. Не захотел больше ничего есть, значит, не голодный. Соседи не жалуются, значит, не безобразничал.
Утомленная поездкой, Ксения, наконец, спокойно присела к окну отдохнуть. Летнее солнце заглядывало в окна. Жара набирала силу.
Как бы не устала Ксения, глаза привычно искали работу. Но в комнате был порядок, - Митька вещей своих не разбрасывал, постель имел привычку заправлять – «как в армии». Гряды вот не прополоты до конца, но это уж потом, когда жара спадет.
Взгляд Ксении остановился на иконах. Помнила Ксения, как бабка Олена говорила ей: «У меня все иконы старинные, в них вся радость моя». Не осталось ни у бабки Олены никого из родных, ни у Ксении. Вот и жили рядом, навещая каждый день друг друга, как родные. А иконы осеняли их тихую жизнь той духовной радостью, которую никакими словами не объяснишь, - словно, вроде ничего не происходит, но все же что-то таинственное свершается. Эти иконы стали для Ксении даже больше, чем частью жизни, - чем-то большим, чем – не сказать.
А дороже всех ей были образ Богородицы «Знамение» в окладе, с красивыми буквами славянской вязи над кончиками пальцев воздетых рук, да икона царевича Димитрия – святого, соименного ее Митьке.
Теперь древнее иконное благочестие тихо золотилось-серебрилось в красном углу горенки в доме Ксении. Смотрела Ксения в красный угол, вспоминала бабку Олену, душа томилась неясной светлой тоской.
Вспомнила, как, бывало, ходила в гости к бабке Олене. Вот сидит она в горнице, пьет чай с блюдечка с маковыми лепешками, смотрит на отражения на боках самовара, слушает неспешные беседы старушек. А на столе – букет цветущей черемухи, чайные чашки, сахарница, старинный расписной сливочник, стеклянные вазочки на ножках с самым разным вареньем, щипчики для кускового сахара. В красном углу, где киот, – таинственный огонек лампады перед темным ликом Богородицы, пахнет ладаном. Матерый бандит кот Серко спит, растянувшись на подоконнике среди горшков с геранью. А за распахнутым окном в саду – молодая зелень, ликующее солнце, сирень, яблони цветут, аромат – не описать. Так хорошо! А старушки говорят: раньше еще лучше было. И начинают вспоминать, как сидели они, молодые, вот так же за самоваром, как густой колокольный звон плыл за окном в чистом небе, когда к вечерне благовестили, какие службы в храме были, какие батюшки служили. Бабка-то Олена даже на клиросе пела. Потом уж и голос стал не тот, а нет-нет, да затянет, бывало, тоненько «Волною морскою…» или «Херувимскую» – и то заслушаешься.
Часто вспоминала Ксения добрым словом бабку Олену. Встала, вздохнув, положила крестное знамение, прочла вполголоса молитву за упокой душ тех бабок, что согревали ее в детстве своей добротой. В сердце – благодать светлой зарею так и разлилась!…
В полумраке затененной горницы стояла тишина. Толстый букет лесных цветов красовался на комоде, отражаясь в старом зеркале. За выпуклыми стенками стеклянной банки таинственно извивались в воде зеленые стебли, – словно говорили что-то на своем колдовском языке. Вспомнилось: «травы колдовские нынче наливаются…» В тишине, словно сквозь пелену таинственного времени, светлые лики смотрели с полки в красном углу. Старинный образ Богородицы серебрился в розоватых бумажных цветах за стеклом киота.
«Травы – колдовские, а цветы – бумажные», – задумчиво заметила Ксения.
Молодой кот с ясными бирюзовыми глазами тер лапкой мордочку. Уж не гости ли будут?
Ксения прошла в небольшую кухоньку, стала разводить примус. Посмотрела в окно, выходящее в огород, и что увидела? – Там, где огороды соседей сливались в сплошное зеленое марево, за кустами, росшими на межах, озираясь по сторонам, пробиралась бабка Онфиса. В руках у нее были две большие котомки, и пробиралась она в сторону поповского огорода.
Вот те раз! – подумала Ксения, сразу вспомнив слова Камбалы. Ей стало любопытно. Но в огороде уже никого не было.
И вдруг Ксения спохватилась:
- Что ж это я? А Митька-то у меня где? Не убежал ли купаться?
Тревожное чувство поднялось в душе, закололо сердце. И, отставив примус, Ксения выбежала на улицу.
Комната опустела. С божницы в красном углу печально смотрел святой Димитрий, царевич убиенный.


(продолжение следует)
sergДата: Вторник, 05.05.2015, 21:03 | Сообщение № 8
Цитата Александр ()
(продолжение следует)
Ждём


Serg
АлександрДата: Вторник, 05.05.2015, 21:30 | Сообщение № 9
Александр

ЦАРСТВО ПОТАЕННОЕ

(Из прошлого)

Продолжение

4

За колхозным конным двором, где к реке спускалась широкая поляна, Митька с Вовкой, другом своим, играли в ножички. Митька, как всегда, проиграл, - пришлось потом колышек, забитый в землю, тащить зубами. Какая уж тут игра дальше! Да и Вовке продолжать играть интереса не было: слабоват соперник. И то верно – Митька, считай, на два года младше был.
- Айда к церкви, под черемуху в тень! – предложил Вовка. – Жарко становится.
Друзья двинулись вверх по улице.
Возле сельсовета недавно появился стенд с нарисованным спутником, летящим к Марсу. Марс – это такая планета в космосе, Митька ее сразу узнал. Марс почему-то всегда рисовали с человеческим лицом – красным и бугристым, как у колхозного сторожа дяди Михея. И всегда в шлеме и с мечом. Вовка говорит, что планета Марс названа так в честь римского гладиатора Спартака, потому и рисуют ее в виде человека в древнеримских доспехах и с мечом, но объяснить, почему тогда она называется Марсом, а не Спартаком, не мог.
Наконец, они пришли в самый таинственный для Митьки уголок села, где над плотными зарослями старых кустов возвышалась ржавая маковка старинной церкви. Кирпичная, с облупившейся побелкой, с фигурными решетками на окнах, церковь казалась посланником иного времени и иного мира, далекого, необыкновенного, манящего. Мать никогда не водила Митьку сюда, а один он пойти не смел. Сначала – потому что мал еще был один по деревне гулять, а потом – уже по привычке. Но с Вовкой – другое дело.
Поднырнув под огромные лопухи, Вовка увлек друга в одному ему известную дыру в заборе. Вскоре друзья уже сидели на зеленой траве у древней стены. На стене было нацарапано непонятное: «Леригия – опиум для народа». Вовка, который знал все, говорил, что это взрослые парни написали, и что подучила их это сделать Камбала.
Возле церковных стен ощущался слабый запах чего-то сладостного, знакомого, но Митька не знал, чего именно. Раздувая ноздри, он полной грудью вдохнул волнующий аромат.
- Ладаном пахнет, - пояснил Вовка. – Здесь всегда так, как раз за алтарем сидим. А знаешь, как церковь называется?
- Как?
- Благовещенская.
Митька, который был здесь впервые, с восхищением молча рассматривал древнюю постройку. Пытался заглянуть в высокие окна, но разве как следует за стеклами на такой высоте что-то разглядишь?
Вовка, который всегда все знал и везде побывал, заявил:
- Здесь раньше царь жил.
- Ну да, скажешь тоже!
- Церковь еще при царе была, значит, для него и была построена.
Митька молча посмотрел на старые кирпичные стены с отваливающейся побелкой. Здесь жил царь? Может, и вправду? Взрослые на его расспросы про церковь – зачем да почему? – обычно кратко отвечали: «при царе здесь Богу молились». При царе.
Царь представлялся Митьке таким, какими он видел сказочных царей на картинках в книжках – в короне, белой меховой накидке с черными метками, на троне или с мечом на коне. А дворец его – Митька знал, что он называется Зимний, – это такой сказочно-красивый большой дом, необычностью своей похожий на церковь, возле которой они с Вовкой сидели в траве. А еще царь был похож на те фигуры с икон – в длинных золотых одеждах, коронах и высоких узорчатых шапках, с посохами. От этих таинственных фигур трудно было глаз отвести. И, что, – царь жил в их церкви?
- Здесь жил сам царь? Ну и куда он потом делся? – недоверчиво спросил Митька у Вовки.
- А потом пришли красные и сбросили царя.
- Куда это они его сбросили?
Вовка на минуту задумался, но только на минуту.
- Да вон туда, в подвал под церквой.
Недоверчиво взглянув на Вовку, Митька опасливо покосился на чернеющее в двух шагах от него подвальное оконце. Да разве там что разглядишь в такой темноте! Из непроницаемой черноты в проеме тянуло земляной сыростью. Да разве мог там находиться царь? Сам царь! Ну что он там делает столько лет? Сидит в своих царских одеждах в кромешной темноте лабиринта подвальных комнат? Из окна не доносилось никаких звуков. Нет там никого! Да если бы и был там царь, то все бы об этом знали. И Камбала бы сюда школьников на экскурсии водила, показывала бы сброшенного царя.
- Врешь ты все, - сказал он Вовке.
Но Вовка, который и сам знал, что все рассказанное им – чистейшей воды фантазия, не ответил, он уже придумал новое занятие.
- А хочешь, залезем в подвал? – спросил он Митьку.
В подвал! Ух ты! О таком приключении Митька и не мечтал. Он даже решил, что, может быть, Вовка и не придумал ничего, и что царь и вправду до сих пор живет в подвале. По крайней мере, теперь ему хотелось этого. Еще бы! Увидеть настоящего царя!
- А ты знаешь, как туда попасть? – в свою очередь спросил он Вовку. – В подвал нет двери.
- Снаружи нет. А я знаю, где она есть.
- Где?
Вовка помолчал, потом, глядя в сторону, сказал:
- Не скажу.
- Да ты просто не знаешь! – ответил Митька, догадываясь, что Вовка и тут все сочиняет. – Не знаешь, а говоришь!
В нем поднималась обида оттого, что Вовка так запросто то обещает заманчивые вещи, то уводит разговор в сторону.
- Знаю где. Под лестницей на колокольню. – спокойно ответил Вовка. – Сейчас церква закрыта, и ключ у попа, а то бы залезли.
- Не знаешь ты ничего! – почти выкрикнул Митька.
- Знаю, я же видел.
- Ничего ты не видел! – не сдавался Митька. – не верю я тебе больше!
- А вот и видел. Папка мой, когда его поп попросил половицы в церкви починить, меня с собой брал помогать.
Ух ты! Вовка, о котором и так шла слава, что он везде поспел и все повидал, уже и в церкви побывал! Отец у Вовки – дядя Гена – работал в колхозной столярке, про него говорили, что он никогда никому не отказывает в помощи. Похоже, Вовка говорил правду. Митька просто был сражен таким открытием. Но отступать сразу было нельзя.
- А я говорю: все ты сочиняешь! Придумал про колокольню и про папку твоего тоже все придумал. Если ходил с ним в церковь, что ж раньше не рассказывал? Вот и получается, что только что все придумал и мне голову морочишь.
Довод был убедительным. Действительно, побывать в церкви – это в глазах Митьки было таким событием, промолчать о котором было просто невозможно! Да о таком событии можно вспоминать и рассказывать потом целый год. Но Вовка думал иначе:
- Так ведь о таком как расскажешь? Сам понимаешь, что было бы, если б Камбала узнала! В сельсовет бы вызвали, а может и того хуже.
Теперь прав был Вовка, Митьке нечем было крыть. Но он и не хотел, чтобы сказанное Вовкой оказалось неправдой. Обида на друга сменилась у Митьки обидой на мать: сколько просил ее сводить его в церковь! – так и не сводила. И сама не ходит, и его не пускает. А вот Вовка уже и там побывал! И не сам по себе, а с отцом! И почему только у других все есть, даже отцы, и везде они побывали, и все видели, а Митька все одно только от матери слышит: нельзя да нельзя?! Ни купаться много нельзя, ни в лес далеко уйти, ни в церковь зайти посмотреть, как там все устроено.
Перебарывая в себе недовольство, Митька начал нетерпеливо расспрашивать:
- Ну и что ты там видел, в церкви-то?
Ему хотелось задать сто вопросов. И самый главный: не пойдет ли Вовкин отец еще чего-нибудь чинить в церкви, и не возьмет ли и Митьку с собой?
Но Вовка смотрел куда-то за забор и словно не слышал друга.
- Дядя Вася-кочегар домой пошел. – вдруг сказал он. – Айда в котельную!
Мальчики быстро пробрались через заросли лопухов и полыни и короткими перебежками, словно играя в войну, добежали до двери размещающейся в клубном подвале кочегарки. Там юркнули в открытую боковую дверь, – Вовка знал, куда надо идти. Митька боялся отстать, – в отличие от вездесущего дружка, он был здесь впервые. Деревянная лестница вела вниз, – что там, за последним поворотом? У Митьки дух захватывало от переживаемых чувств.
В котельной пахло углем, под закопченным потолком тускло горели лампочки, вдоль стен шли сплетения ржавых труб. Летом печь в котельной не топили, и помещение служило чем-то вроде слесарки. Дядя Вася-кочегар мастер был точить ножи, отбивать серпы и косы, чинить замки и выполнять прочую работу с железом. На полках у него какого только инструмента не было!
- Вас кто сюда просил заходить? – вдруг раздался знакомый голос за спиной. И не поймешь, чего в том голосе было больше – напускной строгости или озорного желания вспугнуть не ожидавших прихода хозяина пацанов.
Митька вздрогнул и уже приготовился бежать, но Вовка даже не шелохнулся.
- Мы, дядя Вася, тебе помогать пришли!
- Мешать только ходите, а не помогать! – продолжал притворно ворчать хозяин кочегарки-слесарки.
- Не-е-е, помогать. Мы тебе инструмент поможем разобрать. – не унимался Вовка.
- Без вас разобрано. Тебя вон мать заискалась уже, на улице у всех спрашивает, – вдруг обратился он к Митьке. – А ты, Вовка, папке передай, когда домой придешь, чтобы ко мне зашел, дело, мол, есть.
- Передам, прямо сейчас пойду скажу.
Мальчики двинулись к выходу.
- Ты, Митя, заходи когда, если что, – крикнул вдогонку кочегар. – Клетку для щеглов с тобой сделаем.

5

На улице Митьку и вправду ждала мать. Устало взглянув, – «наказание ты мое!» – повела его домой, – хватит парнишке носиться по улице. Только одно беспокойство за него, – сердце так и ноет, когда глаз не видит родного детища. Мал еще, и так часто приходится оставлять его одного, лишний раз отпускать от себя страшно, – не случилось бы какого лиха. Да и растет парнишка, мало ли какое баловство придет в голову – долго ли до греха. Вон в какой-то деревне, ходят слухи, дом чуть не сгорел – бомбочки какие-то самодельные шпана подбрасывала. Наши-то огольцы как бы чего похожего не учинили.
Но тут Ксению что-то отвлекло от ее мыслей. Проходя мимо дома священника, Ксения невольно повернула голову в сторону огорода, – там, за дырявым забором, мелькнула чья-то фигура. В другое время Ксения и внимания бы не обратила, мало ли кто в огороде гряды пропалывает. Но согбенную фигуру бабки Онфисы трудно было спутать с чьей-то другой. Зачем она носила сумки к священнику?
Ксения вдруг отчетливо поняла, что рядом с ней в селе протекает какая-то совершенно иная жизнь – скрытная, потаенная. Словно и не исчезала никуда церковная жизнь, жизнь верующих, а лишь затаилась, ушла куда-то, – нет, не в даль, – в глубь, в потаенные, сокрытые от вражиих глаз уголки. Здесь она, здесь, рядом, где и была, а вот, не приглядевшись, и не заметишь. Ходят еще люди к батюшке. Хоть и тайно, а ходят. Зачем? Значит, потребность такая есть. Ксения вздохнула, – а ведь и она могла бы…
Но тут мысли ее были прерваны настойчивым, звучащим все громче и громче Митькиным нытьем. Митька шел рядом и ныл:
- … только мне одному никуда нельзя! Никуда меня не пускаешь!
- Что с тобой, Митя? Ты о чем?
- Я говорю, – чуть не со слезами начал в который раз Митька, – что всех ребят с нашей улицы родители отпускают хоть куда – хоть в лес, хоть на речку, – только мне одному никуда нельзя! Никуда меня не пускаешь! Скоро уже все смеяться будут.
- Так маленький же ты еще! Вдруг утонешь? Да и рано еще купаться.
- Не утону! Я же плавать еще прошлым летом научился! Все ребята…
Растет парнишка, ничего, видно, не поделаешь, – вздохнула Ксения, – надо его от себя отпускать. Верно говорил про ее Митьку Вася-кочегар: к своей юбке парня не пришьешь, а если пришьешь, то это уже не парень.
И вдруг Ксению словно осенило что-то.
- Большой, говоришь, ты у меня? Тогда беги домой, поужинай. Сам себе на стол накрой, без няньки. Да делом каким занялся бы, сам себе дело бы нашел, коли, говоришь, большой. Еще целых две грядки не прополоты. А я тут к соседям зайду.
И, отправив Митьку домой, Ксения твердым шагом повернула назад, прямиком к дому старого священника. «А увидит Камбала, скажу, что ходила пристыдить попа за то, что колбасу в пост трескает. Пусть Камбала думает что хочет». Но, чем меньше расстояния оставалось до старого поповского дома, тем меньше оставалось в Ксении решительности. Шагов за двадцать ноги сами остановились. И не дойдя до ворот, Ксения, коря себя за нерешительность, повернула и зашагала прочь. «Вот если бы с кем-нибудь, – думала она. – Вот если бы кто-нибудь позвал, да повел меня, – чтобы не одной идти. Да не зовет никто. Да и кто позовет? Да и зачем?» Вдруг ей стало смешно. Она подумала о Митьке и о том, о чем она с ним только что говорила: «Вот Митька говорит, что не маленький, что не надо больше его за руку водить, а я мечтаю, чтобы кто-то взял меня за руку и повел за собой…»
Ксения шла не оглядываясь, и не видела, как в доме священника кто-то осторожно тронул занавеску, и чей-то взгляд проводил ее до поворота.
В избу к себе Ксения зашла не сразу, – еще долго сидела на лавке у ворот в тени разросшейся черемухи, думая о чем-то своем. Да и Митьку отвлекать не хотелось: большой уже, пусть сам… А когда зашла во двор, обнаружила Митьку, разбирающим старый хлам в сарае. Он сидел на траве, раскладывая по кучкам ржавые гвозди, скобы, сломанные инструменты, – делом занялся. Грядки, конечно, он полоть не стал. Пусть! – махнула рукой Ксения.

(продолжение следует)


Отредактировано Александр - Среда, 06.05.2015, 10:13
ТинаДата: Среда, 06.05.2015, 08:52 | Сообщение № 10
Александр, У Вас хороший слог!

В одну реку нельзя войти дважды.
"Братия и сестры" Православный форум » Творчество » Ваше перо » "Странник" и другие мои рассказы (Написанный мною в разное время художественные рассказы)
  • Страница 1 из 3
  • 1
  • 2
  • 3
  • »
Поиск:


Поиск по сайту и форуму:

Каталог статей. Обновления:


Последние комментарии
Новое в библиотеке:


Последние комментарии
Новости:


Последние комментарии




Яндекс.Метрика Православное христианство.ru. Каталог православных ресурсов сети интернет

Детский фотограф, портретная фотография, интерьерная фотосъемка


Locations of visitors to this page